Эмет
Большинство людей готово безмерно трудиться, лишь бы избавиться от необходимости немножко подумать.
Едва переставляя ноги, я с трудом плелся по Ивана Карловица. Промозглый осенний ветер мешал пожухлые листья с мелкой моросью из затянувших небо облаков, в носки медленно проникала противная сырость. На углу дома Ковачевичей я оперся рукой о стену, и меня стошнило горькой желчью. К счастью, улица была пустынна, а старый Ковачевич наверняка грелся у камина в такую погоду.
Не знаю, что заставило меня выбраться на улицу. Наверное, нежелание тихо умирать, глядя на опостылевший потолок комнаты родительского дома. Почти год усиливающейся холеры, рвота, понос, судороги. Уж лучше тихо замерзнуть где-нибудь в канаве.
Отец писал, что дома свирепствует эпидемия, просил остаться в Каловаце. По идиотской юношеской гордости я его не послушал. Как же, ведь только что стал полноценным гражданином с пахнущим свежей краской аттестатом зрелости. Я заразился на третий день после приезда. Хорошо, когда болезнь протекает быстро, как вспышка. А вот девять месяцев медленного умирания сломят кого угодно.
Бездумно глядя в едва заметные трещины в мокрой штукатурке стены, я вдруг вспомнил, как в детстве, играя в прятки, скрывался вот прямо за этим самым углом. Стены домов в тот день сверкали белизной под раскаленным полуденным солнцем, по брусчатке мостовой стучала копытами лошадь извозчика. Переполненный внезапной жаждой тепла, солнца и жизни, я оттолкнулся от знакомых трещин, но в последний момент левую ногу свела холерная судорога, заставив меня тихо сползти в придорожную грязь.
В дешевых романах герой приходит в себя на накрахмаленных подушках госпитальной койки. Я пришел в себя от ощущения липкой грязи, просочившейся сквозь штаны. Ничего не изменилось, та же морось, та же улица Ивана Карловица. Впрочем, нет. В стене дома Драгошей напротив зеленела дверь. Готов поклясться, во времена моего детства ее там не было. Хотя, быть может, прорезали за годы моей учебы в Карловаце. Сам не знаю почему, но эта дверь показалась мне единственной надеждой на спасение. Я встал на четвереньки, и медленно пополз через дорожную грязь. Через века сырости, запаха конского навоза, и тупой боли в одервеневших от холода пальцах, я наконец, дотянулся до блестящей дверной ручки, ввалился в пахнУвший корицей жаркий полумрак и снова потерял сознание.
- Вытрите башмаки, пожалуйста, - сквозь нехотя расступающуюся темноту в глазах донесся до меня ровный голос. Кому это он?, - промелькнула мысль.
- Вам, юноша, вам, - голос был совершенно без интонаций, словно говоривший повторял смертельно надоевший ему монолог. – Встаньте, молодой человек, и подойдите уже к прилавку, не затягивайте.
Я неожиданно легко поднялся на ноги, и, наконец, смог оглядеться.
Полумрак вокруг слегка разгонял свет высокой, в рост человека, стеклянной колбы, слева от входа росло, упираясь кроной в потолок, настоящее дерево. Стены просторной комнаты заполняли высокие стеллажи, беспорядочно загроможденные разнообразным хламом, попавшим сюда то ли из магазина старьевщика, то ли из мастерской средневекового алхимика. Я пригляделся к зеленой колбе - источники света интересовали меня уже несколько лет – и оторопел. Неяркий зеленый свет исходил от вьющихся в колбе крылатых человечков размером с палец руки.
- Как же вы мне надоели, - снова пробубнил голос из полумрака. – Опять просвещенный девятнадцатый век.
Несмотря на отсутствие выражения, слово «просвещенный» прозвучало как едкое ругательство.
- Подойдите-ка поближе. Будем знакомы, я – Лавочник. – продолжил как ни в чем ни бывало голос.
Я сделал пару шагов вперед, и из темноты выплыла стойка красного дерева с застывшей за ней фигурой. Первое, на что упал мой взгляд – странная одежда. Слишком яркие цвета. Затем – непривычная прическа и разные цвета радужек – один глаз Лавочника был коричневый, а другой зеленый, косивший куда-то в сторону.
- Очень приятно, Ник, - представился я на Лондонский манер.
- Ник, вы человек умный, и я буду краток. Вам выпала возможность, которая дается немногим – вы попали в Волшебную Лавку. Здесь вы можете приобрести то, что вам нужно, заплатив за это соответствующую цену, конечно. Хотите ведьмовскую метлу? Настоящий текст нагорной проповеди? Тайное имя пламени? Не смотрите на меня удивленными глазами, просто загляните в себя, и поймете, что я вас ни капли не обманываю.
Я, как мог, успокоил свой взволнованный рассудок и внезапно с кристальной ясностью осознал, что каждое слово Лавочника – истинная правда.
- Хочу быть здоровым. – прошептал я.
Немного порывшись под прилавком, Лавочник выставил на него пыльную склянку:
- Вот, пожалуйста. Это будет вам стоить довольно дешево, всего лишь возможность любить. Физически и морально. Поверьте, не так уж и много, в сравнении с жизнью.
- Согласен, - я не колебался ни секунды. - Что я должен делать?
- Ничего. Выпейте лекарство и выметайтесь. Сделка совершилась, вы будете здоровы.
Содержимое пузырька оказалось довольно мерзким на вкус.
* * *
- Том, – молодой человек протянул Лавочнику руку. Лавочник вперил в него свой разноцветный взгляд. На этот раз косил карий глаз. В воздухе повисла неудобная пауза, заставившая юношу слегка смутиться и нервно пригладить светлые волосы. Красивое лицо Тома было отмечено следами крайней усталости, под покрасневшими глазами набрякла темнота.
- Когда вы спали последний раз, молодой человек? – Лавочник произнес слово «молодой» таким тоном, словно обращался к бабочке-однодневке. – У меня есть для вас прекрасная музыкальная шкатулка. Любой человек в мире засыпает после первых трех нот и потом всю ночь видит счастливые сны.
Молодой человек нетерпеливо поморщился:
- Мне не нужна шкатулка, которая играет. Мне нужна шкатулка, которая запоминает музыку. Или новая модель телеграфа. Паровозный двигатель. Что угодно, что будет продаваться. Моя компания должна выжить во чтобы то ни стало.
Тонкие губы Лавочника тронула чуть заметная усмешка:
- Ну раз уж мы пропустили формальное начало. Мне нравится ваше воображение, молодой человек, хоть вы и не выпускаете его на свободу. Я хочу его в обмен на нужную вам вещь.
- Да вы шутите! - Том сделал несколько шагов к дверям.
- И не торгусь, - бросил ему в спину Лавочник,- Другого шанса может и не быть.
Плечи Тома опустились:
- Ну, я мог хотя бы попытаться. Забирайте.
Лавочник аккуратно расстелил на прилавке газетный лист Нью-Йорк Таймс с колонкой биржевых новостей. Газета была за следующий, 1871 год. Брови Тома медленно поползли вверх, когда он увидел стоимость акций своей компании:
- Откуда у вас это?
- Вы забыли, где вы, молодой человек – сухо прошелестел Лавочник. Впрочем, этот газетный лист – просто бесплатный подарок. То, что вам нужно – вот, - Лавочник вынул из под прилавка обыкновенный графитовый карандаш, извлек из него стержень, и аккуратно растолок графит в мелкий порошок.
* * *
Роста у меня за последние годы заметно прибавилось, чего не скажешь об уме, так что у входа я чуть не задел головой толстую ветку дерева.
- Привет, Ник, - почти приветливо произнес Лавочник, - я так и знал, что ты найдешь меня снова. С чем пожаловал на этот раз?
Я огляделся, аккуратно вытер ноги и спустился по скрипучим ступеням в комнату. За тринадцать лет Лавка почти не изменилась, разе что добавилось книг на стеллажах, да в дальнем углу расположился неожиданно большой гончарный круг. Мой весенний легкомысленный костюм цвета сливового мороженого странно контрастировал с приглушенными темно-бордовыми цветами Лавки.
Остановившись у прилавка я взглянул прямо в разноцветные глаза Лавочника. Кажется, в прошлый раз зеленым был левый глаз.
- Здравствуй, Лавочник, - твердо сказал я. - Мне нужно вдохновенье.
- И на что ты его потратишь? – Лавочник криво ухмыльнулся, - нет, ну я понимаю, если бы ты был поэт, или юный скрипач. Или, может быть старый алхимик, усталый от жизни и желающий признания женщин. Но ты-то молодой ученый. На что тебе вдохновенье? На свои железки?
- Даже не на свои, Лавочник – устало вздохнул я, - но мне хорошо заплатят за улучшение чужих. Целых пятьдесят тысяч. Будет, на что открыть лабораторию.
- Вдохновенные люди долго не живут, ты же знаешь, Ник. Цена вдохновенью - твое здоровье. Может быть, просто выпьешь кофе и пойдешь домой?
Через час, допивая третью чашку кофе, сладкого, как поцелуй испанской танцовщицы, горячего, как дыхание дракона и крепкого настолько, что глаза так и норовили вылезти из орбит, я благодарно посмотрел в глаза Лавочнику и тихо сказал:
- Я согласен на сделку.
Кофе, кстати, был дьявольски вкусный.
* * *
- Ах, Том, где твое воображенье? Ну, право, зачем тебе эта унылая ерунда? – голос Лавочника был почти участлив, а руки неспешно равномерно разминали кусок красной глины, - вот честное слово, лучше бы ты выспался, порадовал Мэри. Купи ей новое платье, в конце концов, съезди на пикник с детьми. Всего-то пять лет не виделись, а так постарел.
Лицо Тома, действительно, изменилось не в лучшую сторону. Синяки под глазами превратилась в давние, вполне прижившиеся мешки, густые волосы поредели, в углах рта залегли жесткие складки.
- Мне нужно именно это, - с тупым упорством повторил Том, - Я хочу, чтобы каждый человек мог позволить себе свет и купил его – у меня.
- Ну чтож, - голос Лавочника снова лишился интонаций. – Ценой будет твое милосердие, Том. Милосердие и осторожность.
Том лишь угрюмо кивнул в ответ.
- Тебе нужно ничего, - медленно и раздельно произнес Лавочник, неторопливо разминая глину и наслаждаясь непонимающим взглядом Тома, - Просто пустота. Большая чем обычно, впрочем.
Том неожиданно застыл, затем резко развернулся на каблуках и почти побежал к выходу.
- Не забудь вытереть ноги, - крикнул Лавочник ему вслед.
* * *
Я тщательно протер смоченной в спирте салфеткой стойку и осторожно оперся на нее плечом. С последнего моего визита свет зеленой колбы ослаб, и в лавке стало своем темно. Лавочник чиркнул спичкой, зажигая свечу, и я невольно отшатнулся, испугавшись искаженного светом лица с усами щеточкой, отразившегося в зеркале прямо за стойкой. Под зеркалом возвышался глиняный безголовый торс, дополняя так напугавшую меня иллюзию.
- Зеркало? – я вопросительно посмотрел на Лавочника.
- Не оправдало ожиданий, - отмахнулся тот. Как показывает практика, люди совершенно не придают внимания своей внешности.
Только в этот момент я обратил внимание на ярко алый цвет губ Лавочника, глубокие синие тени под глазами, чересчур черные ресницы. Увидь я его в первый раз – ей-богу принял бы за женщину.
- Ну, что там у тебя? – бархатистым голосом поторопил меня Лавочник, - давай скорее, у меня свиданье.
Подавив любопытство, я мрачно ответил:
- Мне нужно что-то, чтобы выиграть битву.
- О, этого добра у меня навалом, - Лавочник обернулся к стеллажам, изящно обводя их руками. – Старые добрые рапиры? Беретта 92? Ручной феникс?
Я грустно улыбнулся:
- Боюсь, эту битву не выиграешь ни обычным оружием, ни магическим.
- А, так ты, наконец, повздорил со стариной Томом, - понимающе ухмыльнулся Лавочник.
Я со свистом втянул воздух:
- Откуда ты знаешь?
- Стараюсь держаться в курсе новостей. Победа в битве будет стоить тебе немного здравого рассудка. О, не волнуйся, в психушку тебя не упрячут. Так, мелкие странности там и тут. Легкая эксцентричность.
- А можно еще взглянуть на феникса?
- Конечно. Кстати, мне передать привет Тому, когда он снова заглянет?
* * *
- Я хочу отомстить. – крикнул Том гневно глядя на Лавочника. - Хочу осквернить все, что он сделал. Хочу разрушить его жизнь... – голос Тома неожиданно сорвался и стал почти умоляющим, - А еще я снова хочу мечтать. Я же помню, как это было. Все, что я изобрел за последние десять лет.. мишура. Поделки. Мелкие улучшения чужих патентов.. Лавочник, я хочу быть снова живым.
- Спасибо, я понял, - голос Лавочника был сух. – но, видишь ли, Том, тебе нечем больше платить. Кстати, Ник передавал тебе привет.
* * *
Дверь за очередным посетителем захлопнулась, погрузив лавку в почти полную темноту. Лавочник устало вздохнул. Сняв с гончарного круга кусок глины, он неторопливо начал разминать его своими изящными, тонкими пальцами.
Неспешные, ленивые мысли привычно текли по поверхности его сознания. Все одинаковые, - думал он, - какие же они одинаковые. Всем что-то нужно.
Ник, впрочем, был ничего, но с этой новой придурью с ним стало почти невозможно общаться. Цифра три, гуси и все прочее.
Порывшись на полках, Лавочник нашел и влил в глину здоровье и ум, воображение и осторожность, любовь и жалость и еще сотню составляющих настоящего таланта.
Легкими, почти нежными касаниями пальцы Лавочника неторопливо извлекали из куска глины человеческую голову. Под крупным, с горбинкой, носом, так похожим на нос Тома, проглянула щеточка Никовых усов.
В миллионный раз Лавочник задал себе вопрос – что если и ему самому вдруг понадобится помощь. Явится ли ему зеленая дверь? И куда он попадет, открыв ее.
Несколькими изящными штрихами он обозначил брови Ника, высокий лоб Тома и острый подбородок Гука. Гук был в общем-то не при чем, но Лавочнику всегда нравился его стиль, поэтому он счел нужным отдать Робу должное.
Водрузив голову на давно готовый торс, Лавочник почти на ощупь написал на куске старого пергамента новое имя: «Никола Томас Алва Эдисон-Тесла», поместил его в открытый рот голема и, замерев на секунду, острым ногтем начертил на глиняном лбу древнее слово оживления. Умные глаза голема открылись и с ожиданием уставились на Лавочника.
- Думаю, мы начнем с установки ламп дневного света, – ответил он.